Папа Пий XII

Doctor Mellifluus

О святом Бернарде Клервоском,
последнем из Отцов

Нашим досточтимым братьям Патриархам, примасам, архиепископам, епископам и прочим местным ординариям в мире и общении с Апостольским Престолом — желаем здравия и преподаем апостольское благословение.

1. «Медоточивый Доктор», «последний из Отцов, но никак не меньший по сравнению с более ранними»¹, отличался такими качествами натуры и разума и так был наделен Богом небесными дарами, что в изменчивые и часто неспокойные времена, когда он жил, представлялся всех превосходящим своей святостью, мудростью и разумнейшим советом. Посему его прославляли не только суверенные Понтифики и писатели Католической Церкви, но нередко и еретики. Так, когда среди вселенского ликования Наш блаженной памяти предшественник Александр III приписал его к лику канонизированных святых, то почтил его следующими словами: «Мы рассмотрели святую и досточтимую жизнь этого блаженного мужа, не только в самом себе явившего блестящий пример святости и набожности, но и во всей Церкви Божией просиявшего благодаря своей вере и плодотворному влиянию в доме Господнем, оказанному словом и примером; ибо он преподавал заповеди нашей священной религии даже чужим и варварским народам, и сим призвал бессчетное множество грешников… на верный путь духовной жизни»². «Он был, — как пишет кардинал Бароний, — воистину апостольским мужем, настоящим апостолом, посланным Богом, могучим в труде и в слове, повсюду и во всем добавлял сияния своему апостольству имевшими место знаками, не уступал ни в чем великим апостолам… и должен быть назван… в то же время и украшением, и опорой Католической Церкви»³.

2. К этим славным панегирикам, к коим можно добавить и иные, почти что без счета, обращаем Мы свои мысли в конце сего восьмого столетия, прошедшего с той поры, когда восстановитель и покровитель святого цистерцианского ордена праведно оставил плотскую жизнь, которую украсил таким сиянием учения и великолепием святости. Наслаждение доставляет Нам думать о его заслугах и излагать их на письме с тем, чтобы не только члены его собственного ордена, но и все, кто радуется истинному, прекрасному и святому, могли подвигнуться к подражанию блистательному примеру его добродетелей.

3. Учение свое он черпал почти что исключительно со страниц Святого Писания и у Отцов, которых держал под рукою день и ночь в глубоких своих размышлениях, а не в хрупких построениях диалектиков и философов, которых, как ясно видно, ценил невысоко⁴. Следует заметить, что он не отрицает ту человеческую философию, которая подлинно философична, то есть — которая ведет к Богу, к праведной жизни и к христианской мудрости. Скорее отвергает он такую философию, которая, прибегая к пустому многословию и заумным софизмам, самонадеянно карабкается на божественные высоты и роется во всех тайнах Божиих, а в результате, как часто случается во дни нынешние, вредит целостности веры и, к сожалению, впадает в ересь.

4. «Видите ли вы, — писал он, — как святой Павел апостол⁵ выводит плод и пользу знания из того, каким образом мы знаем? Что значит — „каким образом мы знаем“? Не то ли просто, что вы должны осознавать, в каком порядке, для какого применения, с какою целью и что именно следует знать? В каком порядке — чтобы сперва изучить то, что в большей степени приводит ко спасению; к каким усердием — чтобы вы глубже изучали то, что подвигает вас к более пламенной любви; с какою целью — чтобы учились не ради пустой славы, из любопытства или чего-либо подобного, а лишь ради наставления себя и ближнего. Ибо есть иные, кто хочет знаний с единственной целью — знать; это — недостойное любопытство. А есть иные, кто ищет знаний, чтобы их самих все узнали; это — недостойное тщеславие… И есть иные, ищущие знаний затем, чтобы эти знания продать, к примеру, за деньги или за почести; это же — недостойное стяжательство. Но есть также и те, кто ищет знания ради того, чтобы наставлять других; сие есть любовь. И есть те, кто ищет знания ради того, чтобы самим быть наставленными; сие — благоразумие»⁶.

5. Вот как самым уместным образом описывает он доктрину, или, скорее, мудрость, которой следует и которую любит пламенно: «Дух мудрости и разумения — тот, что, подобно пчеле, собирает и воск, и мед; способен запалить светоч знания и излить аромат благодати. Посему никто да не думает, что получил лобзание — ни понимающий истину, но не любящий ее, ни любящий истину, но ее не понимающий»⁷. «Что доброго в учености без любви? Она станет кичиться. А в любви без учености? Она заплутает»⁸. «Лишь светить — тщетно; лишь гореть — недостаточно; гореть и светить — вот совершенство»⁹. Потом он объясняет, каков источник истины и подлинной доктрины, и как их следует соединять с милосердием: «Бог есть Премудрость, и желает, чтобы любили Его не только нежно, но и мудро… В противном случае, если вы пренебрегаете знанием, дух ошибки может с легкостью поставить ловушку вашему рвению; и нет у хитроумного врага действенней средства похитить любовь из сердца, как то, что он может заставить человека идти по пути любви беспечно и безрассудно»¹⁰.

6. Из этих слов ясно, что в своих ученых трудах и в созерцании Бернард, находясь под влиянием любви, а не слабости человеческого разума, имел единственной целью — сосредоточиться на высшей Истине, все пути которой собрал из множества различных источников. Из них черпал он свет для своего ума, пламя любви — для души, верные стандарты поведения. Такова воистину настоящая мудрость, превосходящая все человеческое и возвращающая все к его источнику, сиречь — к Богу, дабы вести людей к Нему. Осторожно, осмотрительно идет Медоточивый Доктор по непорочным и небезопасным тропам рассудка, не полагаясь на остроту своему ума и не завися от нудных и притворных силлогизмов, которыми часто злоупотребляли многие диалектики его времен. Нет! Подобно орлу, желающему устремить взор на солнце, ведет он свой быстрый полет к вершине истины.

7. Любовь, движущая им, не знает преград и, так сказать, дает крылья разуму. Учеба для него — не самоцель, а скорее путь, ведущий к Богу; не нечто холодное, на чем бесцельно задерживается разум, будто сам себе дивясь, зачарованный мерцающим блеском. Нет — он движется, побуждаемый и управляемый любовью. Посему, вознесенный этой мудростью в размышлениях, созерцании и любви, Бернард восходит на пик мистической жизни и соединяется с Самим Богом, так что порой ему доводилось и в земной жизни изведать почти что бесконечное блаженство.

8. Его стиль — живой, богатый, легко текущий, отмеченный замечательными выражениями — столь приятен, что привлекает читателя, услаждает его и напоминает ему о небесном. Он призывает к благочестию, питает и укрепляет его; он влечет душу на поиски того, что не преходяще, но истинно, надежно и вечно. По этой причине писания Бернарда всегда высоко ценились. Немало страниц из них, благоухающих ароматом небесного и пылающих набожностью, Церковь вставила в священную литургию¹¹. Кажется, будто они вскормлены дыханием Духа Божия и сияют светом столь ярким, что и ход столетий не смог его угасить, ибо он льется из души автора, жаждущего истины и любви и алчущего напитать других — и тем сделать их подобными себе¹².

9. Приятно Нам, досточтимые братья, ради общего нашего образования привести из сего мистического учения несколько прекрасных отрывков: «Мы учили, что каждая душа, хотя она и отягощена грехами, опутана пороком, уловлена в тенета страстей, пленена в изгнании и заключена в теле… скажу даже — хотя она, таким образом, проклята и отчаялась, — все же может он найти в селе не только причины томиться по надежде на прощения и надежде на милосердие, но и отваживаться, устремляясь к брачному пиру Слова, не медля заключить завет союза с Богом и не стыдясь нести благое бремя любви вместе с Царем ангелов. Чего не посмеет душа вместе с Тем, Чей чудесный образ видит в себе самой, и чье дивное подобие в себе узнает?»¹³ «Этим подобием любви… душа сочетается Слову, когда, любя так, как она возлюблена, свободно являет себя подобной Тому, Кому уже подобна по своей природе. Посему, если любит Его совершенно, то делается Его невестою. Что может быть слаще такого подобия? Что — желаннее этой любви, посредством которой ты можешь приблизиться смело к Слову, проложить к Нему путь с уверенностью, задавать Ему вопросы, как родному, и советоваться с Ним во всех своих сомнениях, столь же дерзко в желаниях, сколь чутко в понимании? Сие воистину — союз святого и духовного супружества. Нет — мало называть сие союзом: скорее это объятия. Ну конечно же, имеем мы объятия духовные, когда общие приязни и общие неприязни соделывают двоих духом единым. И нечего здесь страшиться, как бы неравенство лиц не причинило какого-либо изъяна созвучию воль, ибо любовь не ведает о почтении. Любовь означает осуществление близости, а не оказание почтения… Любовь самодостаточна. Куда бы ни пришла любовь, она подчиняет себе и пленяет все прочие привязанности. И посему душа любящая — лишь любит, и ничего прочего, кроме любви, не знает»¹⁴.

10. Указав на то, что Бог желает, чтобы люди Его любили, а не страшились и почитали, он добавляет сие мудрое и проницательное наблюдение: «Любовь самодостаточна; она в себе самой находит удовлетворение ради любви. Велика любовь, если обращается она к своему Принципу, если возвращается к Началу, если находит путь обратно к своему источнику, тем самым получая возможность течь неисчерпаемо. Среди всех эмоций, настроений и чувств души любовь в этом отношении выделяется, ибо одна она среди всего сотворенного имеет силу соотноситься с Сотворившим и возвращаться к Нему в том же качестве, хотя и не в том же количестве»¹⁵.

11. Поскольку в молитве своей и в созерцании нередко испытывал он сию божественную любовь, посредством которой мы тесно соединяется с Богом, из души его вырвались такие вдохновенные слова: «Счастлива душа, которой дано было познать объятия столь сладостные! Духовные эти объятия — ничто иное, как непорочная и святая любовь, любовь сладкая и приятная, любовь совершенно безмятежная и совершенно чистая, любовь взаимная, близкая и сильная, любовь, соединяющая двоих — не в одну плоть, но в один дух, так что двое — не двое уже, а единый дух неделимый, как свидетельствует святой Павел¹⁶, говоря: «Соединяющийся с Господом есть один дух с Господом»¹⁷.

12. В наши дни это возвышенное учение Клервоского Доктора о мистической жизни, превосходящей и могущей удовлетворить все человеческие желания, как кажется, находится порой в небрежении и воспринимается как второстепенное, или забывается многими, кто, полностью увлеченный заботами и делами повседневной жизни, ищет и желает лишь того, что в этой смертной жизни полезно, и едва хоть когда-нибудь поднимает глаза и разум к Небесам или устремляется к небесному и к дарам непреходящим.

13. Но хотя не все способны взойти на вершину возвышенного созерцания, о котором столь красноречиво говорит Бернард, и хотя не все могут так тесно связать себя с Богом, чтобы мистическим образом почувствовать узы небесного брака, соединяющие их с Высшим Благом, все могут и все должны время от времени возносить сердца от земного к небесному и искренне любить Верховного Подателя всех даров.

14. Посему — ибо в наши дни постепенно остывает во многих сердцах любовь к Богу, или даже гаснет совсем, Мы считаем, что о том, что писал Медоточивый Доктор, надобно тщательно размышлять; ибо из содержания их, которое на самом деле взято из Евангелий, может проистечь новая и небесная сила — как в личной, так и в общественной жизни, приводящая нас в соответствие с христианскими заповедями и тем самым способная своевременно исцелить множество тяжких болезней, от которых страдает человечество. Ибо когда люди не имеют должной любви к своему Создателю, от Которого исходит все, что есть у них, когда не любят они и друг друга, тогда, как часто случается, их разделяют ненависть и ложь, и ожесточенно спорят они меж собой. Бог же — любящий Отец всем нам, и мы все — братья во Христе, те, кого искупил Он пролитием Своей драгоценной Крови. Посему, как только забываем мы обратиться к любви Божией и признать Его божественное отцовство со всем должным почтением, так неизбежно рвутся, увы, узы братской любви, и — сколь часто мы это видим — результатом становятся, как ни жаль, раздор, соперничество и вражда, подрывающие и разрушающие сами основы человеческого общества.

15. А значит, ту божественную любовь, которою так пламенно горел Клервоский Доктор, нужно вновь возжечь в сердцах всех людей, если желаем мы восстановления христианской нравственности, если должна успешно исполнять свою миссию католическая религия и если должен, путем успокоения раздоров и восстановления порядка, справедливости и правды, воссиять над усталым и смятенным человечеством безоблачный мир.

16. Пусть те, кто принял устав ордена Медоточивого Доктора, и все принадлежащие к духовенству, чья особая задача — призывать и побуждать других к величайшей любви к Богу, сияют той любовью, посредством которой должны мы всегда быть страстно соединены с Богом. В наши дни больше, чем когда-либо прежде — как Мы говорили — люди нуждаются в этой божественной любви. Нужна она семейной жизни, нужна человечеству. Там, где она пылает и ведет души к Богу, конечной цели всех смертных, крепнут все прочие добродетели. Когда же она отсутствует или угасла, тогда покой, мир, радость и все другие настоящие блага постепенно исчезают или полностью гибнут, ибо они проистекают от Того, Кто Сам — любовь¹⁸.

17. Никто, быть может, не говорил об этой божественной любви лучше, проникновенней и искренней, чем Бернард: «Причина любить Бога, — говорит он, — это Бог; мера любви этой — любовь без меры»¹⁹. «Где любовь, там нет тяготы, но лишь наслаждение»²⁰. Он признает, что испытал эту любовь, когда пишет: «О святая и целомудренная любовь! О сладкая и успокоительная страсть!.. Тем больше успокоительно и сладко, чем больше все испытываемое божественно. Иметь такую любовь значит становиться подобным Богу»²¹. И в другом месте: «Лучше мне, Господи, обнимать Тебя в горестях, иметь Тебя рядом с собою в горниле испытаний, чем без Тебя быть пусть даже и на небесах»²². Когда же касается той высшей и совершенной любви, которой соединен с Самим Богом в тесных узах брака, то ощущает счастье и покой, которых ничему не превзойти: «О место отдыха истинного… Ибо здесь не видим мы Бога ни будто бы взволнованного гневом, ни словно отвлеченного заботами, но воля его является нам „благою, и приемлемой, и совершенной“. Видение сие умиротворяет. Оно не пугает. Оно баюкает, зовет отдыхать, а не будоражит неспокойное наше любопытство. Оно успокаивает разум, а не утомляет его. Здесь обретается отдых совершенный. Покой Божий покоит все кругом Него. Мыслить об этом покое значит давать покой душе»²³.

18. Покой этот совершенный, однако, не смерть разума, а истинная его жизнь. «…Вместо того, чтобы приносить тьму и летаргию, сон Супруги — бодр и живоносен; он просвещает разум, изгоняет смерть греховную и дарует бессмертие. Но все же это воистину сон, переводящий дары, а не глушащий их. Это истинная смерть. Сие утверждаю я без малейшего промедления, поскольку говорит апостол, восхваляя иных из тех, кто еще живут во плоти²⁴: «Вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге»²⁵.

19. Сия совершенная тишина разума, в которой наслаждаемся мы общением с любящим Богом, возвращая Его любовь, и которой мы обращаемся сами и все, что имеем, обращаем к Нему, не делает нас ленивыми и сонными. Напротив — это постоянное, действенное и активное рвение, побуждающее нас искать спасения себе и, с помощью Божией, другим. Ибо это возвышенное созерцание и размышление, проистекающее из божественной любви, «умеряет страсти, направляет действия, отсекает всякие излишки, формирует характер, упорядочивает и облагораживает жизнь, и, наконец… дает понимание со знанием всего божественного и человеческого. Оно… разрешает спутанное, объединяет разделенное, собирает рассеянное, раскрывает сокрытое, обнаруживает всякую ложь и обман. Оно… заблаговременно ставит пред нами то, что мы должны сделать, и осматривает свершенное, дабы не осталось в разуме ничего искаженного, ничего неисправленного. Наконец… оно предпринимает меры предосторожности на случай беды, и сим позволяет переносить неудачу, так сказать, не ощущая ее; первое есть предмет благоразумия, второе же — действие стойкости»²⁶.

20. Хоть и желает он вечно пребывать в этом возвышенном и сладостном созерцании и размышлении, питаемый Духом Божиим, все же Клервоский Доктор не остается взаперти в стенах своей кельи, «сладкой сделавшейся от проживания в ней»²⁷, но прилагает руку мыслью, словом и действием везде, где подвергаются угрозе интересы Бога и Церкви. Ибо имел он обыкновение замечать, что «никто не должен жить для себя одного, но все для всех»²⁸. И, более, писал о себе самом и своих последователях: «Подобным образом законы братства и человеческого общества обязывают нашу братию, среди коей мы живем, к совету и помощи»²⁹. Когда же, разумом печален, видел он, как святая вера подвергается опасности или бедствию, то не щадил ни труда, ни времени в пути, ни каких-либо усилий, чтобы отважно встать на ее защиту или же поддержать ее какой бы то ни было возможной для него помощью. «Не полагаю какое-либо из дел Божиих, — говорил он, — предметом, меня не касающимся»³⁰.А к святому Людовику Французскому начертал сии вдохновенные слова: «Мы, сыны Церкви, не можем ни по какому случаю пренебрегать увечьями, наносимыми нашей матери, и тем, как ее оскорбляют и попирают… Мы, конечно же, встанем и будем сражаться даже и до смерти, если понадобится, за мать нашу, дозволенным нам оружием; не щитом и мечом, а молитвами и причитаниями к Богу»³¹.

21. К аббату Петру Клюнийскому писал: «И я торжествую в бедствиях, если сочтен достойным что-либо претерпеть ради Церкви. Сие, воистину, слава моя и возвышение главы моей: торжество Церкви. Ибо если мы имеем долю в ее бедах, то возымеем также и в утешении ее. Мы должны трудиться и страдать с нашей матерью»³².22. Когда мистическое тело Христа разрываемо было столь тяжкой схизмой, что даже хорошие люди на обеих сторонах воспламенялись спорами, он все усилия приложил к тому, чтобы разрешить разногласия и облагополучно восстановить единство умов. Когда князья, ведомые желанием господства земного, были разделены страшными раздорами, и это весьма угрожало благополучию наций, он всегда был миротворцем и архитектором согласия. Когда же, наконец, святые места Палестины, освященные кровью Божественного Спасителя нашего, угрожаемы были величайшей опасностью и находились под давлением чужих воинств, он, по приказанию Верховного Понтифика, громким голосом и еще более широким призывом любви поднял христианских князей и народы, дабы предпринять новый крестовый поход; и если таковой не был доведен до успешного завершения, вина в том лежит, несомненно, не на нем.

23. Превыше же всего — когда целостность католической веры и нравственности, священное наследие, переданное нам праотцами, подвергалась опасности, особенно из-за деятельности Абеляра, Арнольда Брешийского и Жильбера Порретанского, он, сильный благодатью Божией, не щадил усилий на написание трудов, полных проницательной мудрости, и на совершение тяжелых путешествий, дабы ошибки могли быть рассеяны и осуждены, а жертвы заблуждений по возможности призваны на путь прямой и к жизни добродетельной.

24. И все же, хорошо зная, что в материях такого рода авторитет Римского Понтифика преобладает над мнениями ученых людей, он позаботился привлечь внимание к этому авторитету, который признавал высшим и безошибочным в разрешении подобных вопросов. Бывшему ученику своему, Нашему блаженной памяти предшественнику Евгению III он написал слова, отражающие одновременно великую любовь и почтение и ту дружескую простоту, что подобает святым: «Родительская любовь ничего не ведает о господстве, она не признает владыку, а лишь ребенка даже и в том, кто носит тиару… Посему ныне стану я увещевать тебя — не как наставник, но как мать, да, как мать весьма любящая»³³.

25. Затем он обращает к нему сии веские слова: «Кто есть ты? Ты — Первосвященник и Верховный Понтифик. Ты — князь пастырей и наследник апостолов… по юрисдикции своей — Петр, а по помазанию — Христос. Ты — тот, кому даны ключи и вверены овцы. Верно, что есть и иные привратники небес, и есть иные пастухи паствы; но ты в обоих отношениях славнее их соразмерно тому, как ты унаследовал имя более превосходное. Им приписаны отдельные части стада, каждому своя; тебе же поручено попечение обо всех овцах, как единому Высшему Пастырю всей паствы. Да, не только над овцами, но также и над прочими пастухами ты — единый верховный Пастырь»³⁴.[И вновь: «Желающий найти нечто, что не подлежало бы твоему попечению, должен будет выйти за пределы мира»³⁵.

26. Ясным и простым образом исповедует он безошибочное учительство Римского Понтифика в вопросах веры и нравственности. Ибо, признавая заблуждения Абеляра, который «говоря о Троице, попахивает Арием; о благодати — Пелагием; о личности Христа — Несторием»³⁶, «который… утверждает степени в Троице, меру — в величии, числа — в вечности»³⁷, и в котором «разум человеческий все захватывает себе, ничего не оставляя вере»³⁸, он не только потрясает, ослабляет и опровеграет его утонченные, благовидные и ложные трюки и софизмы, но также пишет по этому делу незабвенной памяти предшественнику Нашему Иннокентий II такие весьма важные слова: «Ваш Престол следует извещать обо всех могущих возникнуть опасностях, особенно о тех, что касаются веры. Ибо я счел подобающим ущербу, нанесенный вере, быть исправленным в том месте, где вера совершенно цела. Таковое есть, в самом деле, прерогатива сего Престола… Пришла пота вам, любящий отче, признать свое превосходство. Тогда действительно встанете вы на место Петра, чей Престол занимаете, когда своими наставлениями укрепите сердца, слабые в вере; когда властью своею сокрушите тех, кто в вере искажен»³⁹.

27. То, как же этот смиренный монах, едва имевший в своем распоряжении какие-либо человеческие средства, сумел стяжать силу для преодоления столь тяжких трудностей, для улаживания столь сложных вопросов и для разрешения самых мучительных ситуаций, можно понять лишь учтя отличавшую его великую святость жизни и великое его старание об истине. Ибо, как Мы уже сказали, горел он прежде всего пламенной любовью к Богу и ближнему (что есть, как вы, досточтимые братья, знаете, главная и как бы всеобъемлющая заповедь Евангелия), так что он не только был соединен с Отцом Небесным непрерывающимися мистическими узами, но и не желал ничего, кроме как завоевывать людей для Христа, поддерживать святейшие права Церкви и всеми силами своими защищать целостность католической веры.

28. Хотя Папы, князья и народы весьма ему благоволили и почитали его, он не чванился, не хватался за скользкую и пустую людскую славу, но всегда сиял той христианской скромностью, которая «приобретает иные добродетели… приобретя, сохраняет их… сохраняя, совершенствует»³⁹, так что «без нее иные и вовсе добродетелями не представляются»⁴⁰. Посему «обретение славы не представлялось добродетелью»⁴¹.Посему «обретение славы не искушало душу его, и не ступал он на ведущую под уклон тропу славы мирской; и тиара и кольцо доставляли ему не больше удовольствия, чем амвон для проповедей и садовая мотыга»⁴².И часто предпринимая столь великие труды во славу Божию и на благо имени христианского, сам себя он имел обыкновение называть «бесполезным слугою слуг Божиих»⁴³, «подлым червем»⁴⁴, «бесплодным древом»⁴⁴, «грешником, прахом…»⁴⁶Это христианское смирение в сочетании с иными добродетелями питал он прилежным созерцанием предметов небесных и пылкой молитвой к Богу, посредством которой призывал благодать свыше на труды, совершаемые им самим и его последователями.

29. Столь пламенна была любовь его, особенно к Иисусу Христу, Божественному Спасителю нашему, что, возлюбив, он начертал прекрасные и возвышенные страницы, по сию пору взывающие к восхищению и вдохновляющие набожность всякого читателя. «Что обогащает разум мыслителя так, как Имя Иисуса? Что так… укрепляет душу во всех добродетелях, вдохновляет ее к добру и благородному поведению, воспитывает в ней чистое и благочестивое расположение? Суха и безвкусна всякая духовая пища, если не излит на нее сладкий этот елей; и пресна, если не сдобрить ее солью. Для меня книга или писание не имеют ни малейшего признака благости, если не читаю в них Имени Иисуса; не имеет никакого для меня интереса и беседа, если не слышу в ней Имени Иисуса. Как мед для уст, как мелодия для слуха, как песня для услады сердца — Имя Иисуса. Но Имя сие — не только свет и пища. Оно же — и лекарство. Грустен ли кто из вас? Пусти Иисуса в свое сердце, дай Имени Его скользнуть оттуда на губы твои, и смотри — когда восходит [подобно солнцу] сие благословенное Имя, свет его пронзает тучи и возвращает спокойствие. Впадает ли кто в преступление или даже несется ли в отчаянье к смерти? Пусть призовет то животворное Имя; не начнет ли он тут же вновь дышать и оживать?.. Кто, в страхе и трепете среди угроз, призвал это Имя силы и не обрел спокойной уверенности в своей безопасности, и опасения его не были тут же сметены прочь?.. Ничто не имеет такой силы, как Имя Иисуса, сдерживать порыв гнева, подавлять набухание гордыни, исцелять рану зависти…»⁴⁷

30. С этой теплой любовью к Иисусу Христу соединялась нежнейшая привязанность к Его славной Матери, на Чью материнскую любовь отвечал он детской приверженностью и Которую ревностно чтил. Столь велико было его доверие к Ее могучему заступничеству, что не помедлил он написать: «Такова воля Божия, чтобы нам не иметь ничего, что не прошло бы через руки Марии»⁴⁸.Подобным же образом: «Так желает Бог, чтобы нам все обретать из рук Марии»⁴⁹.

31. И здесь уместно, досточтимые братья, просить вас размыслить над страницей во ставу Марии, коей, возможно, нет прекраснее, нет трогательнее, нет никакой, чтобы лучше выражала любовь к Ней, что была бы полезнее в воспламенении преданности Ей и во вдохновении желания подражать Ее добродетельному примеру: «[Имя] Мария… толкуется как означающее „Звезда Моря“. Сие чудесно подходит Деве-Матери. Есть воистину удивительная правомерность в сравнении Ее со звездою, ибо звезда посылает лучи свои, не вредя себе, так и Дева родила Дитя Свое, не нарушив Своей целостности. И как луч не умаляет праведности звезды, так и Дитя, Ею рожденное, не замутнило красоты девства Марии. Посему Она — та звезда славная, что, как сказал пророк, взошла от Иакова, чей луч освещает всю землю, чье сияние светит всем, видящим его в небесах, и достигает даже и преисподней… Она, скажу я, та звезда сияющая и яркая, столь необходимая, поставленная над великим и пространным морем жизни, блистающая достоинствами, вся пламенеющая примерами нам для подражания. О, кто бы ты ни был, понимающий, что в смертном сем существовании ты скорее плывешь по ненадежным водам, по воле ветра и волн, нежели ходишь по прочной земле, не отвращай взора твоего от света этой путеводной звезды, если не желаешь, чтобы буря поглотила тебя! Когда наседают на тебя бури искушения, когда видишь ты, что тянет тебя к скалам погибели, воззри на звезду, призови Марию. Когда накатывают валы гордыни, или честолюбия, или ненависти, или зависти — воззри на звезду, призови Марию. Если гнев, или алчность, или желание плотское яростно нападают на хрупкое суденышко души твоей — воззри на звезду, призови Марию. Если смятен ты по причине гнусности грехов своих, недомогаешь от нечистого состояния своей совести и ужасаешься при мысли о грядущем страшном осуждении, то начинаешь тонуть в бездонном водовороте печали и поглощаться бездною отчаянья; помысли тогда о Марии. В опасностях, в сомнениях, в трудностях — помысли о Марии, призови Марию. Да не сходит имя Ее с губ твоих, не позволяй ему покинуть свое сердце. И дабы непременно обрести тебе помощь в Ее молитвах, смотри, чтобы идти тебе по стопам Ее. Имея Ее проводницею, не заблудишься; призывая Ее, не падешь духом; покуда будешь помнить о Ней, не обманешься; покуда держит Она тебя за руку, не упадешь; под Ее покровом нечего тебе бояться; если идет Она пред тобою, то не утомишься; если явит тебе милость, достигнешь цели»⁵⁰.

32. Не можем Мы придумать лучшего способа завершить сию энциклику, нежели словами Медоточивого Доктора пригласить всех все больше и больше почитать любящую Матерь Божию и каждого, по его состоянию жизни, стремиться подражать Ее возвышенным добродетелям. Если в начале двадцатого столетия Церкви и человеческому обществу угрожали весомые опасности, то и угрозы, омрачающие наш собственный век, едва ли менее чудовищны. Католическая вера, высшее утешение человечества, часто увядает в душах, а во многих краях и странах даже подвергается жесточайшим публичным нападкам. С пренебрежением или беспощадным уничтожением христианской религии нравы, как общественные, так и частные, несомненно сходят с прямого пути и, следуя извилистой тропе заблуждений, приходят, увы, к пороку.

33. Любовь — узы совершенства, согласия и мира — заменяется ненавистью, враждой и раздорами.

34. Умы людей захватывает некое беспокойство, тревога и страх. Весьма нужно опасаться того, что если свет Евангелия постепенно потускнеет и угаснет в умах многих, или если — что еще хуже — они его совершенно отвергнут, то рухнут сами основы гражданского общества и семьи, и придут времена еще более дурные.

35. Посему, как Клервоский Доктор искал и обретал у Девы-Матери Марии помощь в бедствиях своей поры, бдем же и мы все тою же великой преданностью и молитвой так стремиться тронуть богоданную Матерь нашу, чтобы Она добивалась у Бога своевременного избавления от пагубных зол, что уже ныне пали на нас или могут пасть впоследствии, и чтобы Она, одновременно и добрая, и могущественная, соблаговолила бы с помощью Божией даровать, чтобы истинный, прочный и плодотворный мир Церкви воссиял наконец над всеми странами и народами.

36. Таковы, надеемся Мы, будут по заступничеству Бернарда обильные и благотворные плоды юбилейного празднования его святой смерти. Вас же всех просим соединиться с Нами в молитвах в этом намерении и, изучая и обдумывая пример Медоточивого Доктора, искренне и страстно стремиться следовать по его стопам.

Теперь же в залог этих благ Мы с сердечной любовью даруем вам, досточтимые братья, вверенной вам пастве и особенно тем, кто принял устав Института св. Бернарда, апостольское благословение.

Дано в Риме, у св. Петра, 24 мая, в торжество Пятидесятницы, в год 1953, Понтификата Нашего пятнадцатый.

¹ Mabillon, Bernardi Opera, Praef. generalis, n. 23; Migne, P. L., CLXXXII, 26.

² Litt. Apost. Contigit olim, XV Kal. Feb., 1174, Anagniae d.

³ Annal., t. XII, An. 1153, p. 385, D-E; Rome, ex Tipografia Vaticana, 1907.

⁴ Ср.: Serm. in Festo SS. Apost. Petri et Pauli n. 3; Migne, P. L., CLXXXIII, 407, and Serm. 3, in Festo Pentec., n, 5; Migne, P. L., CLXXXIII, 332-b.

⁵ Ср.: 1 Кор., viii, 2.

⁶ In Cantica, Serm. XXXVI, 3; Migne, P. L., CLXXXIII, 968c,-d.

⁷ Ibid., Serm. VIII, 6; Migne, P. L., CLXXXIII, 813-a, b.

⁸ Ibid., Serm. LXIX, 2; Migne, P. L., CLXXXIII, 1113-a.

⁹ In Nat. S. Joan. Bapt., Serm. 3; Migne, P. L., CLXXXIII, 399-b.

¹⁰ In Cantica, Serm. XIX, 7; Migne, P. L., CLXXXIII, 866-d.

¹¹ Ср.: Brev. Rom. in festo SS. Nom. Jesu; die III infra octavam Concept. immac. B.M.V.; in octava Assumpt. B.M.V.; in festo septem Dolor. B.M.V.; in festo sacrat. Rosarii B.M.V.; in festo S. Josephi Sp. B.M.V.; in festo S. Gabrielis Arch.

¹² Ср: Fenelon, Panegyrique de Saint Bernard.

¹³ In Cantica, Serm. LXXXIII, I; Migne, P. L., CLXXXIII, 1181-c, d.

¹⁴ Ibid., 3; Migne, P. L., CLXXXIII, 1182-c, d.

¹⁵ Ibid., 4; Migne, P. L., CLXXXIII, 1183-b.

¹⁶ Ср: 1 Кор., vi, 17.

¹⁷ In Cantica Serm. LXXXIII, 6; Migne, P. L., CLXXXIII, I 1 84-c.

¹⁸ 1 Ин., iv, 8.

¹⁹ De Diligendo Deo, c. L., Migne, P. L., CLXXXII, 974-a.

²⁰ In Cantica, Serm. LXXXV, 8; Migne, P. L., CLXXXIII, 1 191-d.

²¹ De Diligendo Deo, c. X, 28; Migne, P. L., CLXXXIII, 99 1 -a.

²² In Ps. CLXXXX, Serm. XVII, 4; Migne, P. L., CLXXXIII, 252-c.

²³ In Cantica, Serm. XXIII, 16; Migne, P. L., CLXXXIII, 893-a, b.

²⁴ Кол., iii, 3.

²⁵ In Cantica, Serm. LII, 3; Migne, P. L., CLXXXIII, 1031 a.

²⁶ De Consid. 1, c. 7; Migne, P. L., CLXXXIl, 737-a, b.

²⁷ De Imit. Christi, 1, 20, 5.

²⁸ In Cantica, serm. XLI, 6; Migne, P. L., CLXXXLI, 987-b.

²⁹ De adventu D., serm. III, 5; Migne, P. L., CLXXXIII, 45-d.

³⁰ Epist. 20 (ad Card. Haimericum); Migne, P. L., CLXXXII 123-b.

³¹ Epist. 221 3; Migne, P. L., CLXXXII, 386-d, 387-a.

³² Epist. 147, 1; Migne, P. L., CLXXXII, 304-c, 305-a.

³³ De Consid., Prolog.; Migne, P. L., CLXXXII, 727-a, 728-a,b .

³⁴ Ibid., II, c. 8; Migne, P. L., CLXXXII, 751-c, d.

³⁵ Ibid., III, c. L Migne, P. L., CLXXXII, 757-b.

³⁶ Epist. 192; Migne, P. L., CLXXXII, 358-d, 359-a.

³⁷ De error. Abaelardi, 1, 2; Migne, P. L., CLXXXII, 1056-a.

³⁸ Epist. 188; Migne, P. L., CLXXXIl, 353-a, b.

³⁹ De error. Abaelardi, Praef.; Migne, P. L., CLXXXII, 1053, 1054-d.

⁴⁰ De monbus et off. Episc., seu Epist. 42, 5, 17; Migne, P.L., CLXXXII, 821-a.

⁴¹ Ibid.

⁴² Vita Prima, II. 25; Migne, P. L., CLXXXV, 283-b.

⁴³ Epist., 37; Migne, P. L., CLXXXII, 143-b.

⁴⁴ Epist., 215; Migne, P. L., CLXXXII, 379-b.

⁴⁵ Vita prima, V. 12; Migne, P. L., CLXXXV, 358-d.

⁴⁶ In Cantica, Serm. LXXI, 5; Migne, P. L., CLXXXIII, I 1 23-d.

⁴⁷ In Cantica, Serm. XV, 6; Migne, P. L., CLXXXIII, 846-d, 847-a, b. [Отрывок "Об Имени Иисуса"]

⁴⁸ In vigil. Nat. Domini, Serm. III, 10; Migne, P. L., CLXXXIII, 100-a.

⁴⁹ Serm. in Nat, Mariae, 7; Migne, P. L., CLXXXIII, 441-b.

⁵⁰ Hom. II super "Missus est," 17; Migne, P. L., CLXXXIII, 70-b, c, d, 71-a.