В защиту латинской мессы
АРГУМЕНТЫ в пользу Новой Литургии хорошо сформулированы, их несложно выучить наизусть. Новая форма мессы должна включать священника и верных в общинное действие. В прошлом верные посещали мессу в состоянии личной изоляции, каждый из них читал свои частные молитвы или, в лучшем случае, следил за происходящим по своему миссалу. В наши же дни верные могут осознать общественный характер богослужения и научиться ценить его как общинную трапезу. Прежде священник бормотал что-то на мертвом языке, создававшем барьер между ним и людьми. Теперь же все говорят на современных языках, и это объединяет священника и людей. В прошлом священник, служа мессу, стоял спиной к людям, что придавало происходящему характер эзотерического обряда. Сегодня, благодаря тому, что священник повернулся к людям лицом, месса больше похожа на братское празднество. В прошлом священник говорил нараспев, на странные, средневековые мотивы. Сегодня все собрание поет песни с простыми мелодиями и знакомыми словами и даже экспериментирует с народной музыкой. Одним словом, аргументы в пользу новой мессы сводятся к следующему: она позволяет верным чувствовать себя в Доме Божием как дома.
Более того: утверждается, что эти нововведения санкционированы церковным авторитетом - их представляют как послушный отклик на дух Второго Ватиканского Собора. Это несмотря на то, что соборная Конституция о Литургии заходит не дальше, нежели допущение служения мессы на простонародном языке, если это сочтет полезным местный епископ; в Конституции ясно и настоятельно сказано, что латинская месса должна сохраниться, и решительно поддерживается григорианское пение. Но литургических "прогрессистов" не впечатляет различие между допущением и предписанием. Не медлят они утвердить и такие изменения, о которых в Конституции вообще ничего не сказано, например, принятие Святого Причастия стоя. Прогрессисты утверждают, что имеют на это право, поскольку Конституция, в конце концов, - лишь первый шаг на пути развития. И похоже, что они одерживают победу. В наши дни трудно найти где-либо мессу на латыни. В Соединенных Штатах она практически исчезла. Даже конвентуальную мессу в монастырях служат на простонародном языке, а великолепное григорианское пение заменили бессодержательными мелодиями.
МЕНЯ БЕСПОКОИТ не канонический статус производимых изменений. Я вовсе не хочу, чтобы подумали, будто я сожалею о данном в Конституции разрешении дополнить латынь простонародными языками. Скорблю я о том, что новая месса приходит на смену латинской мессе, что древнюю литургию, не задумываясь, выбрасывают на свалку, что большинство Народа Божия ее лишено.
Я хотел бы задать тем, кто поощряет это развитие событий, несколько вопросов. Пробуждает ли новая месса - лучше, чем старая - дух человеческий, вызывает ли она ощущение вечности? Помогает ли она возвести сердца наши от забот повседневной жизни - от сугубо естественных аспектов мира - ко Христу? Способствует ли возрастанию благоговения, содействует ли тому, чтобы мы ценили священное?
Вопросы эти, конечно, риторические, и сами содержат свой ответ. Я поднимаю их потому, что думаю, что всем мыслящим христианам стоило бы взвесить их важность прежде, нежели делать выводы о достоинствах новой литургии. Какова роль благоговения в подлинной христианской жизни и, прежде всего, в подлинно христианском богослужении?
Наше благоговение позволяет бытию говорить с нами: величайшая слава человека в том, что он - capax Dei [зд.: способен к восприятию Бога. - прим. пер.]. Благоговение имеет важнейшее значение для всех фундаментальных областей человеческой жизни. Его можно по праву назвать "матерью всех добродетелей", ибо оно - базовое отношение, наличие которого все добродетели предполагают. Самое элементарное проявление благоговения это отклик на само бытие. Оно отличает самостийное величие бытия от иллюзий и вымыслов; оно - признание внутренней последовательности и позитивности бытия, его независимости от наших субъективных и произвольных взглядов. Благоговение дает бытию возможность развернуться, чтобы, так сказать, обратиться к нам - оплодотворить наш разум. Поэтому благоговение необходимо для любого адекватного познания бытия. Глубина и полнота бытия, и превыше всего - его тайны, никогда не откроются разуму, лишенному благоговения. Помните, что благоговение - основополагающий элемент способности "удивляться", которую Платон и Аристотель называли необходимым условием философии. А непочтительность - основной источник философского заблуждения. Но если благоговение - необходимая основа всякого надежного познания бытия, то оно, далее, непременно нужно для понимания и также и ценностей, присущих этому бытию. Лишь человек благоговейный, способный признать существование чего-то большего, нежели он сам, готовый умолкнуть и дать объекту говорить с ним - открывающий себя - способен войти в возвышенный мир ценностей. Более того: как только он признает существование градации этих ценностей, возникает новый род благоговения - благоговение, отвечающее не только величию бытия как такового, но и конкретной ценности конкретного бытия и ее месту в ценностной иерархии. И это новое благоговение позволяет обнаруживать новые ценности.
Человек соответствует своей восприимчивой природе сотворенного существа лишь в благоговейном расположении духа; величайшая слава человека в том, что он - capax Dei. Иными словами, человек имеет способность воспринимать нечто большее, нежели он сам, находиться под его воздействием, быть им оплодотворяемым, отрекаться ради него от себя - ради него самого, в ответ лишь на его ценность. Эта способность выходить за пределы самого себя отличает человека от растения или животного, которые могут лишь разворачивать свою собственную энтелехию. Итак: лишь благоговейный человек может сознательно выходить за рамки своего "я", соответствуя, таким образом, своей фундаментальной человеческой природе и своему метафизическому положению.
Как нам лучше встречаться со Христом - воспаряя к Нему или стаскивая Его в наш обыденный мир?
Человек непочтительный, напротив, подходит к бытию либо с заносчивым чувством своего превосходства, либо с бестактной, самодовольной фамильярностью. В любом случае, он ущербен; он - тот, кто подходит к дереву или зданию так близко, что уже не может его разглядеть. Вместо того, чтобы сохранять необходимую духовную дистанцию и благоговейное молчание, чтобы бытие могло сказать свое слово, он лезет вперед и в результате - заглушает бытие. Нет области, где благоговение было бы важнее, чем в религии. Как мы видели, оно оказывает глубокое влияние на отношение человека к Богу. Но не только: оно пронизывает собой всю религию, особенно же - богослужение. Между благоговением и святостью существует тесная связь: благоговение позволяет нам ощутить священное, возвыситься над профанным; непочтительность нас ослепляет, в мире священного не давая видеть ничего. Благовоние, в том числе и трепет - да, содрогание, страх - это особый ответ на священное.
Рудольф Отто хорошо разработал этот вопрос в своем знаменитом исследовании "Священное" ("Das Heilige"). Кьеркегор также привлекает наше внимание к важнейшей роли благоговения в религиозном акте - встрече с Богом. А разве не трепетали в страхе иудеи, когда священник вносил жертву во святая святых? Не оцепенел ли Исаия в страхе Божьем, когда узрел Яхве в храме и воскликнул: "Горе мне! Погиб я! Ибо я человек с нечистыми устами… - и глаза мои видели Царя!" Разве слова святого Петра после чудесного улова - "Выйди от меня, Господи! Потому что я человек грешный" - не свидетельствуют о том, что когда реальность Бога обрушивается на нас, нас поражает страх и благоговение? Кардинал Ньюмен в одной из своих ошеломляющих проповедей показал, что человек, который не боится и не испытывает благоговения, на самом деле не знает реальности Бога.
Когда святой Бонавернура пишет в "Itinerium Mentis ad Deum" ["Путеводителе души к Богу". - прим. пер.], что лишь человек страстный - такой, как Даниил - способен понять Бога, он имеет в виду, что для понимания мира Божия необходимо достигнуть определенного состояния души, в которому Он и хочет нас привести.
Эта мысль в особенности применима к литургии Церкви. Sursum corda - возношение сердец - это первое требование к настоящему участию в мессе. Ничто не могло бы помешать встрече человека с Богом больше, чем идея о том, будто мы "восходим к алтарю Божию" так, как шли бы на вечеринку друзей в приятной, расслабленной обстановке. Вот почему латинская месса с григорианским пением, возводящая нас ввысь, в атмосферу священного, намного лучше, нежели месса на простонародном языке, с популярными песенками, оставляющая нас в атмосфере профанной, сугубо естественной.
Основная ошибка авторов большинства нововведений в том, что они воображают, будто новая литургия приближает священное жертвоприношение мессы к верным, будто месса, от которой отсечены древние ритуалы, входит теперь в сердце нашей жизни. Ибо вопрос в том, как нам лучше встречаться со Христом в мессе - воспаряя к Нему или стаскивая Его в наш будничный, обыденный мир. Авторы нововведений хотели бы заменить священную близость со Христом неподобающей фамильярностью. Новая литургия угрожает встрече со Христом расстройством, поскольку препятствует благоговению пред лицом тайны, устраняет трепет и практически уничтожает чувство священного. Важно же на самом деле не то, чувствуют ли себя верные на мессе, как дома, а то, врываются ли они из своей обычной жизни в мир Христа, то, ощущают ли они предельное благоговение - иными словами, то, проникаются ли они реальностью Христа.
ТЕ, КТО ПОЕТ ДИФИРАМБЫ новой литургии, очень большое значение придают тому, что с годами месса утратила свой общинный характер и стала местом индивидуалистических молитв. Новая месса на народных языках, уверяют они, восстанавливает чувство общности, заменяя частные молитвы совместным участием в общем деле. Но забывают они о том, что существуют различные уровни и виды общения между людьми. Уровень и характер общественного опыта определяется темой общения - причиной, по которой люди собираются вместе. Чем выше благо, представляющее собой эту тему и связывающее людей друг с другом, тем благороднее и глубже общение. Общественный опыт в случае страшного общенародного бедствия радикально отличается по духу и характеру от общественного опыта во время вечеринки с коктейлем. И, разумеется, самые решительные различия существуют между обществом, тема которого сверхъестественна, и обществом, тема которого естественна. Актуализация душ людей, воистину затронутых Христом - основа уникального общества, священной общины, качества которой неизмеримо выше, нежели у любого естественного общества. Подлинное "мы-общение" верных, которое литургия Великого Четверга столь хорошо выражает словами "congregavit nos in unum Christi amor" ["собрала нас воедино любовь Христова" или "любовь ко Христу". - прим. пер.], возможно лишь как плод "я-Ты-общения" с Самим Христом. Лишь прямые отношения с Богочеловеком могут реализовать этот священный союз между верными.
Обезличивающий "мы-опыт" - извращенная теория общения.
Общение во Христе не имеет ничего общего с самоутверждением, характерным для естественных обществ. Оно дышит Искуплением. Оно освобождает людей от фокусирования на себе самих. И в то же время это общение ничуть не деперсонализирует индивидуума - оно вовсе не растворяет личность в космическом пантеистическом обмороке, который нам теперь так часто рекомендуют, а актуализирует уникальным образом истинную ее суть. В общине Христовой конфликт между личностью и обществом, присутствующий во всех естественных обществах, существовать не может. Ибо этот священный общественный опыт находится в непримиримом конфликте с обезличивающим "мы-опытом", встречающимся в массовых собраниях, имеющих поглощать и "упаривать" индивидуума. Это общение во Христе, которое было столь живым в первые века христианства, в которое входили все святые, которое обретало несравненное выражение в литургии, подвергающейся теперь нападкам - это общение никогда не относилось к отдельной личности как всего лишь к сегменту общества или как к инструменту, призванному служить ему. В этой связи стоит заметить, что не одна только тоталитарная идеология приносит индивидуум в жертву коллективу: то же коллективистское жертвоприношение предполагают, к примеру, некоторые космические идеи Тейяра де Шардена. Тейяр подчиняет индивидуума и его освящение предполагаемому развитию человечества. В то время, как даже многие католики принимают эту извращенную теорию общества, существуют простые и несомненные доводы, заставляющие решительно настаивать на священном характере подлинного общения во Христе. Я предлагаю рассмотреть новую литургию по следующим критериям: Содействует ли она подлинному священному общению? Предположим, что она стремится к общинному характеру, но является ли этот характер желательным? Основано ли это общение на размышлении (recollectio), созерцании (contemplatio) и благоговении? Которая из двух - новая месса или же латинская месса с григорианским пением - более эффективно пробуждает в душах эти отношения и, следовательно, делает возможным более глубокое и истинное общение? Не очевидно ли, что зачастую общинный характер новой мессы исключительно профанен, то есть, как и при других общественных собраниях, его смесь легкомысленной релаксации и суматошной активности препятствует благоговейной, созерцательной встрече со Христом и с невыразимой тайной Евхаристии?
НАША ЭПОХА, конечно, пропитана духом непочтительности. Он наблюдается в искаженном представлении о свободе, требующем прав при отрицании обязанностей, возвышающем потворство своим желаниям, рекомендующем "дать себе волю". "Habitare secum" [буквально: "жить с [Богом]". прим. пер.] Диалогов святого Григория - жизнь в присутствии Бога, предполагающая благоговение - сегодня считается чем-то противоестественным, высокопарным или подобострастным. Но не является ли новая литургия компромиссом с этим современным духом? Откуда происходит пренебрежение коленопреклонением? Почему Евхаристию надо принимать стоя? Не является в нашей культуре ли коленопреклонение классическим выражением любви и почтения? Аргумент, что будто бы во время трапезы мы должны стоять на ногах, а не на коленях, едва ли убедителен. Во-первых, это не естественная поза принятия пищи: за обедом мы сидим, а современники Христа - лежали. Но что более важно, подчеркивание природы Евхаристии как пищи за счет ее уникального характера священной тайны - концепция весьма непочтительная. Выпячивание трапезы за счет таинства, несомненно, выдает склонность к затемнению святости жертвы. Эта тенденция ясно прослеживается в прискорбном поверье, будто религиозная жизнь станет более яркой, более экзистенциональной, если погрузится в нашу повседневную жизнь. Но это означает риск растворения религиозного в земном, стирания различий между сверхъестественным и естественным. Боюсь, что это выражает неосознанное вторжение духа натурализма - духа, более полно выраженного в имманентизме Тейяра де Шардена.
И опять: почему отменили коленопреклонение при словах "et incarnatus est" ["и воплотился"; в обычном русском переводе - "и воплотившегося". - прим. пер.] в Символе Веры? Разве то не было благородное и прекрасное выражение любящего благоговения при исповедании обжигающей тайны Воплощения? Каковы бы ни были намерения новаторов, они создали опасность (хотя бы и психологическую) падения у верных осознания этой тайны и трепета пред нею. Есть еще одна причина, по которой стоит подумать, прежде чем вносить в литургию изменения, не являющиеся строго необходимыми. Произвольные изменения способны уничтожить особый тип благоговения: pietas. Это латинское слово, как и немецкое Pietät, не имеет прямого английского эквивалента, но его можно понимать как включающее почтение к традиции, уважение к тому, что было передано нам предыдущими поколениями, верность нашим предкам и их трудам. Заметим, что pietas - производная от благоговения, поэтому ее нельзя путать с исходным благоговением, которое мы описали как отклик на саму тайну бытия и, в конечном итоге, ответ Богу. Отсюда следует, что если содержание данной традиции не соответствует предмету исходного благоговения, то таковая не заслуживает производной pietas. То есть если традиция включает дурные элементы (например, человеческие жертвоприношения в культе ацтеков), относиться к этим элементам с pietas не следует. Но в случае христианства это не так. Тем, кто поклоняется нашей эпохе как идолу, кто трепещет перед всем современным лишь потому, что оно современно, кто верит, что в наши дни человек, наконец, "достиг зрелости", - им не хватает pietas. Гордыня этих "националистов времени" не только непочтительна, она несовместима с настоящей верой. Католик должен относиться к своей литургии с pietas. Он должен благоговеть пред молитвами, жестами и музыкой, одобренными столь многими святыми на протяжении всей христианской эры и переданными ими нам как драгоценное наследие, и потому - бояться лишится их. За примером не придется ходить далеко: иллюзия, будто мы можем заменить григорианское пение с его вдохновенными гимнами и ритмами, столь же качественной, если не лучшей, музыкой выдает смехотворную самоуверенность и недостаток самопознания. Не будем забывать, что на протяжении всей истории христианства для достижения подлинной встречи с Богом считались необходимыми тишина и одиночество, созерцание и размышление. Это не только рекомендация христианской традиции, которую мы должны почитать из pietas - это укоренено в самой человеческой природе. Размышление - необходимый базис для подлинного общения, точно так же как созерцание дает необходимую основу для подлинного труда в винограднике Господнем. Поверхностный тип общения - веселое товарищество вечеринки - увлекает нас на периферию. Подлинное христианское общение - втягивает в глубины духа.
Вот путь к подлинному христианскому общению: Благоговение… Размышление… Созерцание.
Разумеется, мы должны оплакивать излишне индивидуалистичный и сентиментальный молитвенный настрой и признавать, что он свойственен многим католикам. Но лекарство от него - не общественный опыт как таковой, точно так же как средство от псевдо-созерцания это не активность как таковая. Лекарство заключается в поощрении настоящего благоговения, подлинного размышления и созерцательного почитания Христа. Лишь из этого отношения может возникнуть подлинное общение во Христе. Фундаментальные законы религиозной жизни, управляющие подражанием Христу, преображением во Христе, не изменяются в зависимости от настроений и привычек исторического момента. Разница между поверхностным общественным опытом и глубинным общественным опытом остается всегда той же самой. Размышление и созерцательное почитание Христа - которые делаются возможными лишь благодаря благоговению - будут необходимой основой для подлинного общения с другими людьми во Христе в любую эпоху человеческой истории.