Алтарь и направление литургической молитвы
(из книги "Дух Литургии")
Преобразование иудейской синагоги для нужд христианского богослужения ясно показывает - даже на уровне архитектуры - как преемственность, так и новизну Нового Завета по отношению к Ветхому. Как следствие, необходимо было дать чисто христианскому священнодействию - празднованию Евхаристии - и присоединенному к ней служению Слова соответствующее пространственное выражение. Проще говоря, дальнейшее развитие церковной архитектуры стало не только возможным, но и необходимым. Нужно было найти отдельное место для совершения крещения. Форма таинства покаяния претерпела долгий процесс развития, также отразившийся в определенных переменах конфигурации церковных зданий. В богослужебных помещениях неизбежно выражались многочисленные проявления народного благочестия. Пришлось решить вопрос о священных изображениях, привести в соответствие с пространственной структурой церковную музыку. Архитектурный канон Литургии Слова и Таинства не строг, но при каждом нововведении должен ставиться вопрос: что гармонирует с сущностью Литургии, а что ее принижает? В самой форме богослужебных помещений христианство, говоря и мысля семитским языком, заложило принципы, в соответствии с которыми на этот вопрос можно отвечать. Несмотря на все разнообразие, дошедшее даже до второго тысячелетия, по всему христианскому миру сохранялось одно: обычай молиться лицом на восток, как было с самого начала. Более того, этот обычай - фундаментальное выражение христианского синтеза космоса и истории, укорененности в единовременных событиях истории Спасения и пути навстречу Господу вновь грядущему. Здесь в равной степени нашли свое отражение и верность уже полученному дару, и динамизм движения вперед.
Ориентация богослужения и вездесущность Бога
Современному человеку эту "ориентацию" (от слова oriens - "восток") понять сложно. Иудаизм и ислам и поныне, как и прежде, считают за данность, что обращаться при молитве надо в сторону центра откровения, к Богу, открывшему себя людям там и так, как Сам пожелал. В западном же мире доминировать стал абстрактный способ мышления, в определенном смысле являющийся плодом христианского влияния. Бог духовен, Бог вездесущ. Не означает ли это, что молитва не привязана к определенному месту или направлению?
Действительно, молиться можно где угодно, и Бог открыт нам везде. Идея универсальности Бога - следствие универсальности христианства, христианского воззрения на Бога, Который превыше всех богов, Бога, Который охватывает космос и находится ближе к нам, чем мы сами. Но наше знание этой универсальности - плод откровения: Бог Сам явился нам. Лишь по этой причине мы Его знаем, лишь по этой причине можем с уверенностью молиться Ему повсеместно. И именно по этой причине и уместно в наши дни, как и в прошлом, выражать в христианской молитве обращение к Богу, открывшемуся нам. Как Бог принял плоть и вошел в пространство и время мира сего, так и разговор с Ним, молитва - во всяком случае, общинная, литургическая - вполне может быть "воплощенной", христологичной, обращенной через Слово Воплощенное к Триединому Богу. Космический символ восходящего солнца выражает универсальность Бога, которая превосходит все отдельно взятые места молитвы и в то же время сохраняет конкретность Божественного откровения. Таким образом, наша молитва становится частью шествия народов к Богу.
Живой алтарь Церкви
Но что же с алтарем? В каком направлении следует обращаться при молитве во время Евхаристической Литургии? В византийских церквах всегда сохранялась вышеописанная конфигурация. Но в Риме произошло некоторое ее видоизменение. В центр апсиды был помещен трон епископа, а алтарь, таким образом, передвинулся в неф. Судя по всему, в Латеранской базилике и в церкви Санта-Мария Маджоре так было уже в IX в. Однако же в соборе св. Петра в понтификат св. Григория Великого (590-604) алтарь был установлен ближе к епископскому трону, возможно - по той простой причине, чтобы он располагался как можно точнее над гробницей св. Петра. Это было прямое и видимое выражение той истины, что Жертвоприношение Христа мы празднуем в общении святых, в общении, пронизывающем все годы и века. Обычай возводить алтари на могилах мучеников восходит к древним временам и является результатом той же мотивации. В ходе истории мученики продолжают самопожертвование Церкви; они подобны Ее живому алтарю, построенному не из камней, а из людей, ставших членами Тела Христова.
Вероятно, конфигурация собора св. Петра была впоследствии воспроизведена во многих других городских церквах Рима (подробности этого процесса нас сейчас не интересуют). Противоречия же нынешнего XX века породило еще одно нововведение. По причинам топографического характера оказалось, что собор св. Петра смотрит на запад. Таким образом, если служащий священник хотел - как того требует христианская традиция - обращаться лицом на восток, ему приходилось вставать за спиной у прихожан и, как следствие, смотреть на них. По каким бы то ни было причинам, подобное устройство можно наблюдать в целом ряде церквей, находящихся в сфере прямого влияния собора св. Петра.
Литургическое обновление XX в. взяло эту модель и преобразовало ее в новую концепцию формы Литургии. Евхаристия, как было заявлено, должна служиться versus populum (к народу). Алтарь, как и в ставшем теперь образцом для церквей по всему миру соборе св. Петра, следовало разместить так, чтобы священник и народ смотрели друг на друга и вместе образовывали общинный круг. Это и только это, говорили реформаторы, соответствует изначальному построению Тайной вечери.
Их аргументы показались в конце концов столь убедительными, что после II Ватиканского Собора (ничего не говорившего об "обращении к народу") повсеместно были установлены новые алтари, и сегодня служение versus populum выглядит как характерный результат соборного литургического обновления. Собственно говоря, это - самое заметное последствие переделки храмовых интерьеров, привносящее новое представление о сущности Литургии как об общинной трапезе.
Неверное понимание смысла трапезы
Разумеется, такое понимание смысла Римской базилики и расположения алтаря в ней неверно, а подобное представление о Тайной вечере тоже, мягко говоря, неточно. Вот что, к примеру, говорит по этому вопросу Луи Буйе:
"Мысль о том, будто служение лицом к народу существовало изначально, и что такова же была и Тайная вечеря, не имеет под собой никаких оснований, кроме ошибочного представления о том, как в древности - будь то среди христиан или нет - выглядела трапеза. Ни на одном пиру раннехристианской эпохи старший за столом не располагался лицом к остальным. Все сидели или полулежали у внешней стороны подковообразного стола, а вогнутую оставляли свободной, потому что там работали слуги. Нигде в христианской древности не возникала идея "обратиться к народу", чтобы председательствовать за трапезой. Общинный характер пира выражался совершенно обратным образом - тем, что все ее участники сидели по одну сторону стола. ("Литургия и архитектура", стр. 53-54).
В любом случае, к дискуссии необходимо добавить еще один штрих: Евхаристия, которую празднуют христиане, в действительности не есть то, что называется трапезой. Да, Господь наш установил новую реалию христианского богослужения в рамках иудейской пасхальной трапезы, но именно реалию эту, а не трапезу как таковую, Он повелел нам повторять. Очень скоро эта новая реалия была отделена от древнего контекста и обрела верную и подходящую форму, форму, предопределенную тем, что Евхаристия воспроизводит Крестную Жертву и, следовательно, относится к преобразованию храмовых жертвоприношений в поклонение Богу в гармонии с Логосом.
Таким образом, синагогальная Литургия Слова, по-христиански обновленная и углубленная, слилась с воспоминанием Смерти и Воскресения Христа и стала Евхаристией, и именно так верно выполняется заповедь "это совершайте". Эта новая и всеобъемлющая форма богослужения не может быть выведена из простой трапезы, но должна описываться в неразрывной связи с Храмом и синагогой, Словом и Таинством, космосом и историей. Она выражается в самóй форме литургической структуры ранних Церквей, существовавших в мире семитского христианства. В Риме она, разумеется, сохранилась в качестве основы всего. Вновь процитирую Буайе:
"Нигде и никогда прежде [XVI столетия] не находим мы признаков того, что сколько-нибудь больше внимание уделялось вопросу, должен ли священник служить перед паствой или у нее за спиной. Профессор Сириль Вогель недавно показала, что единственное, на чем настаивалось и даже о чем упоминалось, было то, что Евхаристическую молитву, как и все остальные, он должен был произносить, стоя лицом к востоку. [...] Даже если расположение церкви давало возможность служащему у алтаря священнику стоять лицом к народу, нельзя забывать, что в этом случае к востоку обращался не только он: вместе с ним туда поворачивалась и вся паства". (стр. 55-56).
Беспрецедентная клерикализация и самозамкнутый круг
Как видим, в церковной архитектуре и литургической практике нынешнего времени эти связи стали неясными или попросту позабылись. Это единственное объяснение тому, что общее направление молитвы священника и прихожан получило ярлык "служения лицом к стене" или "обращения спиной к народу" и стало казаться абсурдным и совершенно неприемлемым. Это же - единственное объяснение тому, что трапеза - даже на современных иллюстрациях - стала нормативной идеей христианского богослужения. На сцену же вышла беспрецедентная клерикализация литургии. Священник - "предстоятель", как они его теперь предпочитают называть - становится ее средоточием. Все зависит от него. Его мы видим, ему отвечаем, в его действия вовлечены. Происходящее основано на его творческих способностях.
Неудивительно, что участники богослужения стараются уменьшить эту внезапно доставшуюся священнику роль путем распределения всевозможных литургических функций среди других людей и передачи "творческого" планирования Литургии тем, кому нравится "вносить свой вклад" и от кого этого ждут. Бог все больше уходит на второй план. Все больше становится важным то, что делается людьми - теми, кто встречается в этом помещении и не хочет подчиняться "заранее предопределенному шаблону".
То, что священник повернулся к народу, превратило общину в самозамкнутый круг. Во внешних своих проявлениях она теперь не открыта вперед и вверх, а замкнута на самое себя. Общее обращение к востоку это было не "служение лицом к стене", священник не вставал "спиной к народу": священник считался не столь уж важной фигурой. Поскольку как собравшиеся в синагоге оборачивались в сторону Иерусалима, так же и в христианской литургии прихожане вместе смотрели "в сторону Господа". Как выразился один из отцов принятой II Ватиканским Собором Конституции о священной Литургии Й. А. Юнгманн, вопрос о том, чтобы священник и народ обращались в одну и ту же сторону важен, если знать, что они участвуют в шествии к Господу. Они не замыкаются в круг, они не смотрят друг на друга, а, будучи странствующим народом Божиим, идут к Востоку, ко Христу, вышедшему нам навстречу.
Но, может быть, все это - лишь романтизм и ностальгия по прошлому? Может ли исходная форма христианской молитвы до сих пор что-либо нам говорить, или же следует найти новую, современную? Разумеется, нельзя просто воспроизводить прошлое. Каждый век должен заново отыскать и выразить сущность Литургии. Важно же выделить эту сущность среди меняющихся внешних проявлений. Конечно, было бы ошибкой отбросить все реформы XX столетия скопом. Там, где алтарь был чересчур далек от верных, правильно было переместить его поближе к народу. В крестообразных соборах вполне возможно было возродить традицию ставить алтарь на пересечении продольной и поперечной осей, там, где сходятся неф и пресвитерий. Важно также было ясно разделись место, отведенное для Литургии Слова, от предназначенного строго для Евхаристии, поскольку Литургия Слова состоит в речах и ответах, так что обращение возглашающего и слушающего лицом друг к другу действительно имеет смысл. Также и при пении Псалмов слушающий внимает тому, что слышит, воспринимает его в свое сердце и преобразует в молитву, становящуюся рефреном-ответом.
Обращение к востоку необходимо
С другой стороны, общее обращение к востоку во время Евхаристической молитвы сохраняет свою важность. Речь идет не о случайных обычаях, а о самой сути Литургии. Смотреть на священника не обязательно. А вот на Господа - непременно нужно. Диалог друг с другом кончился, настало время общего поклонения, общего выхода навстречу Тому, Кто грядет. С реальностью происходящего согласуется не замкнутый круг, а общее движение вперед, выраженное в общем направлении при молитве.
Геслинг в ответ на эти мои мысли, которые я прежде уже оглашал, выдвинул ряд возражений. Первого из них я как раз коснулся чуть выше. Мое мнение соотносят с романтической тягой к прошлому и ложной тоской по нему. Странно, утверждает Геслинг, что я говорю лишь о христианской древности, оставляя без внимания последующие века. Интересное замечание, особенно если учесть, что исходит оно от ученого-литургиста. Как мне кажется, проблема значительной части современных литургистов состоит в том, что они склонны воспринимать в качестве источника и, следовательно, нормы лишь античность, а ко всему, появившемуся позднее - в Средневековье и вплоть до Тридентского Собора включительно - относиться как к чему-то упадочному. В результате мы имеем сомнительную реконструкцию древнейшей практики, неустойчивые критерии и бесконечные предложения реформ, приводящие в конце концов к распаду Литургии, развивавшейся прежде подобно живому организму.
С другой стороны, важно и необходимо осознавать, что древность как таковую нельзя принимать за норму, как нельзя и автоматически отказываться от последующих перемен, считая их чуждыми изначальной форме Литургии. Возможно подлинно живое развитие, при котором заложенное в основание семя прорастает и приносит плод. К этой мысли мы вскоре вернемся. Но в данном случае, как мы уже говорили, речь идет не о романтическом бегстве в древность, а о восстановлении обычая сущностно важного, при помощи которого христианская Литургия выражает свою вечную направленность. Разумеется, Геслинг считает, что обращение к востоку, к восходящему солнцу, совершенно невозможно привнести в современную литургию. Так ли это на самом деле? Совершенно ли безнадежно заперты мы в своем тесном кругу? Не нужно ли - особенно сегодня - отыскать место для взгляда в будущее, для надежды на Господа вновь грядущего, для того, чтобы вновь осознать - а в самом деле, и пережить - динамизм нового творения как неотъемлемой части Литургии?
Другие возражения
Еще одно возражение состоит в том, что нам нет нужды обращаться на восток, в направлении распятия, поскольку когда священник и верные смотрят друг на друга, они взирают на образ Божий в человеке и, следовательно, во время молитвы правильно стоять лицом друг к другу. Мне трудно поверить, что мой знаменитый критик счел это серьезным аргументом. Дело в том, что образ Божий в человеке видится не столь упрощенным образом. "Образ Божий" нельзя сфотографировать, и обычным взглядом его не увидишь. Узреть его и в самом деле можно, но лишь новыми очами веры. Мы можем его заметить, так же, как доброту человека, его честность, внутреннюю праведность, скромность, любовь - все, что, собственно, и делает его в определенном смысле подобием Божиим. Но чтобы так видеть, надо научиться смотреть по-новому, а для этого и существует Евхаристия.
Еще одно важное возражение имеет сугубо практический характер. Что же нам, опять все перестраивать? Нет ничего более вредного для Литургии, чем постоянный активизм, даже если кажется, будто он проявляется во имя подлинного обновления. Ответ я нахожу в предложении Эрика Петерсона. Обращение на восток, как мы знаем, было связано с обращением к "знамению Сына Человеческого", то есть ко Кресту, возвещающему Второе Пришествие Господа. Вот почему восток очень рано стал ассоциироваться с Крестом. Там, где невозможно всем вместе обратиться на восток, крест может послужить "востоком" веры. Он должен располагаться в середине алтаря и быть общей точкой сосредоточения внимания и священника, и молящейся общины. Так должны мы повиноваться старинному призыву на молитву: "Conversi ad Dominum", "Обратитесь ко Господу"! Так смотрим мы вместе на Того, Чья смерть раздрала завесу в Храме - на Того, Кто стоит за нас пред Отцом и заключает нас в Свои обьятия, чтобы соделать нас новым и живым Храмом.
Перемещение наалтарного распятия в сторону, чтобы оно не заслоняло священника, я считаю одним из совершенно абсурдных феноменов последних десятилетий. Неужели крест мешает Мессе? Неужели священник важнее, чем Господь? Эту ошибку необходимо исправить как можно скорее, для чего не потребуется никаких перестроек церковного интерьера. Важен Господь. Он - восходящее солнце истории. Потому возможен и Крест Страстей с изображением страдающего Господа, за нас давшего пронзить Себе ребра, чтобы истекла кровь и вода (Евхаристия и крещение), и Крест Славы, выражающий идею Второго Пришествия и возводящий очи наши к нему. Ибо един Господь: Христос вчера и сегодня и во веки (Евр 13:8).