Анна Розенблюм

Черные дети Белых Отцов

Часто в календаре встречаются дни памяти вроде: «святой имярек и несколько десятков сотоварищей из такой-то страны, мученики». И обычно в восприятии верных у этих святых нет ни лиц, ни имен, ни судеб, — только страна, где они пострадали за Христа (о которой мы зачастую имеем весьма смутное представление), и указание на количество. Так обстоит дело с мучениками Кореи, Вьетнама, Японии… Так же, увы, обстоит дело и с мучениками Уганды, канонизированными около пятидесяти лет назад. История же о них захватывающая и самобытная.

(Название «Уганда», происходящее из языка суахили, было использовано англичанами в конце XIX века при создании протектората, центр которого располагался на северном берегу озера Виктория — в королевстве, которое на местном языке называлось Буганда. Современная Республика Уганда, получившая независимость в 1962 г., включает в свой состав пять традиционных королевств, населенных народами группы банту; крупнейшее из них — Буганда — охватывает весь центральный регион страны, в том числе ее столицу Кампалу. — прим. ред.)

В середине XIX века государство Буганда, располагавшееся на северном берегу озера, которое местные жители именовали Налубаале, а европейцы называют Виктория, было самым мощным в регионе. Таким его унаследовал в 1856 г. кабака (король) Мутеса. Он правил 28 лет и задался целью открыть Буганду внешнему миру. Началось это открытие с торговли, — а многие купцы оказались мусульманами, так что привозили они с собою не только ткани, оружие и прочие товары, но и представление об универсальной религии, проповедующей единую для всех истину, о едином Боге, взаимодействующем с людьми, о связи религии и морали, о Божьем Суде. Местное язычество среди прочих богов почитало и творца Вселенной, именуемого Катондой, однако не похоже, чтобы он считался верховным божеством или чтобы от него ожидалась хоть какая-то заинтересованность в дальнейшей судьбе сотворенного им мира. С теми же арабскими купцами появилась в Буганде такая немаловажная вещь, как интерес к грамотности и печатному слову. Когда впоследствии до жителей Буганды доберутся христианские миссионеры, среди первых крестившихся будут не только бывшие язычники, но и бывшие мусульмане.

На протяжении десяти лет Мутеса активно покровительствовал исламу. Он немного выучил арабский, предписал своим подданным поститься в Рамадан и даже предстоял на пятничной молитве. Правда, обрезан король при этом не был, да и некоторые иные аспекты придворной трактовки норм ислама оставляли желать лучшего. Кроме того, как раз тогда активизировался мусульманский Египет, желая подмять под себя Буганду… Окончание периода благосклонности кабаки Мутесы к исламу ознаменовалось казнью около сотни пажей-­мусульман на том же месте (Намугонго), где позднее казнят христианских мучеников.

Примерно в то время Буганду посетил знаменитый английский путешественник и исследователь Генри Мортон Стэнли. Для короля контакт с европейцами был удачной возможностью противопоставить что-то влиянию Египта, а также получить доступ к живо интересовавшим его европейским технологиям. Вернувшись на родину, Стэнли описал «просвещенного черного монарха», готового позволить проповедовать христианство в своей стране, — и в 1877 г. в Буганде появилась англиканская миссия.

Наконец, в 1879 году кабака Мутеса пустил в свои владения Миссионеров Пресвятой Девы Марии Африканской, известных также как Белые Отцы (сообщество апостольской жизни Missionarii Africae, они же Patres Albi). За три года деятельности вокруг них сформировалась быстро развивавшаяся община, — пока однажды кабака не передумал и не выпроводил миссионеров восвояси. Два года новообращенные католики были вынуждены жить без духовного окормления и без таинств. Затем, в 1884 году, Мутесу сменил новый монарх, восемнадцатилетний сын покойного кабаки — Мванга, который христианству симпатизировал. Миссионеры вернулись и продолжили свою работу.

Считается, что на этой фотографии запечатлены в том числе и будущие мученики, хотя верность идентификации большинства лиц остается под сомнением. Снимок сделан в миссии Букумби в сентябре или октябре 1885 г. Европейцы на заднем плане — апостольский викарий Виктории-Ньязы, будущий генеральный настоятель Белых Отцов епископ Леон Ливиньяк (слева) и о. Людовик Жиро; первому из них предстоит через несколько месяцев стать свидетелем страданий и гибели святых мучеников.

Симпатиям Мванги к «молящимся», или «читающим», — так в Буганде называли христиан, — вскоре, однако, пришел конец. Причин тому было, по всей видимости, три. Во-первых, король опасался (и имел к тому основания), что излишнее влияние белых людей — это не к добру, так как может угрожать его власти. Во-вторых, маленькая христианская община сильно раздражала большинство его подданных — язычников и мусульман. Христиане не блюли традиционных ритуалов, не поддерживали культ предков, настаивали на единобрачии и вообще явно ставили свою новую веру выше обычаев своего окружения… Наконец, существенное количество христиан оказалось среди придворных самого монарха — и, в частности, среди его пажей. Мванга же несколько иначе представлял себе круг обязанностей пажа, чем это казалось приемлемым новообращенным христианам. Они были несомненно готовы верой и правдой служить королю — но не желали быть объектом его сексуальных устремлений. Хуже того, придворный-­христианин, из искренней любви и преданности к своему государю, мог даже и начать убеждать того, что есть Бог и Божий Суд, и рано или поздно всякий человек, включая и короля, перед ним предстанет, так что есть вещи, которые хотя бы из чувства самосохранения делать отнюдь не следует… Мванга свирепел: традиционными его предпочтения не были и для языческой культуры, но язычники хоть держали язык за зубами!

Положение ухудшилось, когда против христиан оказался настроен первый министр Мванги. Как нарочно, именно двое христиан сначала раскрыли его заговор против короля, а потом добились, чтоб король его простил. Министр в ответ возненавидел и этих конкретных христиан, а заодно и всех вообще, и принялся убеждать короля в том, что их присутствие при дворе угрожает государственной безопасности.

Первыми жертвами преследований стали англикане — сначала трое местных юношей, а затем новоприбывший епископ Джеймс Ханнингтон. Далее последовала казнь первого католического мученика — королевского мажордома Иосифа Мукасы Баликуддембе, крестившегося всего за три года до того, одним из первых среди своих соотечественников.

Иосиф Мукаса шел на смерть свободно. Когда его собрались было связать, он искренне удивился: «Зачем это? Вы думаете, я сбегу? Куда же я побегу, к Богу? Христианину, отдающему жизнь за Бога, не подобает бояться смерти». Перед смертью он попросил палача передать от него последний привет королю: «Скажи ему — он велел убить меня без причины, и я его за это прощаю, но пусть лучше покается и изменит свою жизнь, иначе мне придется свидетельствовать против него на Суде Божием». Палач преисполнился сочувствием к храброму Иосифу и не стал сжигать его живьем, как предполагалось, а прежде отсек ему голову, и только потом сжег тело. Узнав, что говорил казненный перед смертью, Мванга счел за лучшее смешать его прах с прахом какого-то безвестного своего слуги, чтобы никто уже не отличил одного от другого, так что некому стало бы и свидетельствовать на Божьем Суде.

Несколько месяцев спустя выяснилось, что шестнадцатилетний Дионисий Ссебугваво обучает катехизису (что было к тому времени уже запрещено) сына первого министра. Разгневанный король собственноручно пронзил катехизатора копьем, вслед за чем начал выяснять, сколько же всего в его окружении христиан. Оказалось, что их немало, куда больше, чем хотелось бы королю, причем существенное их количество служат у него пажами.

Понимая уже, что их ждет, новоиспеченные католики собрались ночью в хижине предводителя пажей, Карла Лванги. Ему и самому было немногим больше, чем пажам, — двадцать четыре года, — а крестился он только за полгода до того, за несколько дней до гибели Иосифа Мусаки. Несколько юношей очень сокрушались, что они все еще катехумены, но так как смертельная опасность была очевидна, Карл счел это тем самым случаем, когда крестить ближнего своего может кто угодно. До нас не дошли сведения о христианских именах, которые получили юные катехумены. Так они и остались в святцах под именами Кизито, Мугагга, Мбага и Гьявира.

На следующий день король призвал к себе всех предполагаемых христиан и призвал их отречься от новой веры. Первым от отречения решительно отказался Карл Лванга, вслед за ним — Кизито, самый младший из пажей (ему было всего 13 или 14 лет), за ними и все остальные. Король переспросил, собираются ли все они и далее оставаться христианами. «Да, — ответили те, — до самой смерти».

К месту смерти, однако, следовало еще дойти, что заняло несколько дней. По пути к группе присоединились еще несколько осужденных на казнь христиан. Одного из пажей, Гонзагу Гонзу, убили по дороге, когда он так ослабел, что не мог идти дальше.

Двое из будущих мучеников незадолго до начала преследований поссорились. Конфликт их так обострился, что один из спорщиков, Мукаса Кириваванву, даже оказался в заключении. Когда Гьявира, его противник, увидел, что Мукасу привели к ним, чтобы вместе вести на казнь, он отделился от группы, тепло его поприветствовал и поспешил с ним примириться. Тот же ответил, что очень беспокоился в тюрьме, как бы не оказалось так, что о нем забыли и не сопричли его к другим христианам. Мукаса и Гьявира попытались обняться — но так как оба они были связаны, сделать это было затруднительно.

На ночь арестованных особенно крепко связывали, надевали им колодки на шеи и прикрепляли их к столбам в хижинах. Старшие подбадривали остальных, говоря им, что двум смертям все равно не бывать, что друзья их уже с Богом и они сами тоже скоро с ними воссоединятся. Предполагается, что в одну из этих ночей Мукасу крестили его собратья, но точных сведений об этом нет.

Засыпая в последний раз, мученики слышали, как их палачи поют ритуальные песни и бьют в тамтамы. Проснувшись утром, они радостно приветствовали друг друга, напоминая один другому, что сегодня день последней битвы. Палачам оставалось только удивляться: «Ненормальные какие-то. Будто на праздник собрались».

Мбага Туцинде, один из пажей, семнадцати лет от роду, был внуком побратима верховного палача, и тот любил его, как родного. К началу гонений он, как и некоторые другие пажи, не был еще крещен. Родня до последнего уговаривала его отречься, но он в ответ на все уговоры повторял одно и то же: «Я христианин». В день казни Мбагу отделили от товарищей и отвели домой, к матери и братьям. Другие мученики поняли, какому серьезному испытанию подвергается стойкость их соратника, и принялись усиленно за него молиться. Наконец вдали показался Мбага, со всех ног бегущий обратно к связанным собратьям по вере. За ним несся верховный палач. Друзья радостно встретили Мбагу, восхваляя его храбрость, на что получили ответ: «Вы тут за меня молились, так что это вам спасибо».

По распоряжению короля, мучеников должны были сжечь живьем. Увидев, что его приемный сын погружен в молитву, в то время как его уже заворачивают в солому для сожжения, верховный палач едва мог говорить. Он надеялся, что хотя бы в этот момент Мбага отречется, но надежда оказалась напрасной. Видя, что больше он ничем не может помочь юноше, тот, по крайней мере, отдал распоряжение убить его быстро, оставив на сожжение только труп.

Остальных мучеников сожгли живьем, св. Карла же, как предводителя, — на медленном огне. Тот пытался уже из костра проповедовать своему палачу, уговаривая его не насмехаться над Богом и верой, потому что Суда Божия миновать не получится.

История св. Матфия Мулумбы Калембы в ряду его сотоварищей стоит особняком: придворным он не был, да и по возрасту большинству других бугандийских мучеников годился в отцы. История его обращения по структуре напоминает народную сказку, где ключевому моменту, как известно, положено повторяться трижды. Происходи все это не в девятнадцатом, а в каком-­нибудь, скажем, девятом столетии, — и позднейшие исследователи непременно сочли бы св. Матфия личностью сугубо легендарной. Посудите сами — началось все с того, что умирающий язычник-отец сказал своему сыну, тогда еще тоже язычнику: знаешь-де, сынок, скоро придут к нам белые люди, будут учить новой вере. Так ты, сынок, этой веры держись, она правильная. Сказал — и вскоре умер. Сын же решил, что последние слова отца были ничем иным, как предсмертным бредом: известно же, что белых людей не бывает, равно как нет и не может быть людей синих, зеленых и в лиловую полосочку!

Вскоре, однако, до Буганды добрались арабские купцы. Увидев достаточно светлокожих по сравнению с ним самим людей, да еще и одетых в белое, Мулумба принялся расспрашивать их, во что они верят, и в результате сделался мусульманином. Что-то, однако, продолжало его беспокоить, — и когда, несколько лет спустя, в Буганде появились англиканские миссионеры, он снова вспомнил пророчество умершего отца. Эти люди, несомненно, были еще белее, — вдруг и вера их еще более похожа на истинную? Уже будучи взрослым, уважаемым человеком, мужем нескольких жен, Мулумба продолжал религиозные поиски… и тут на его родину пришли Белые Отцы.

Когда Матфий Мулумба Калемба принял крещение, ему было сорок пять. Судья и богатый землевладелец, он не стыдился открыто выполнять и работу, считавшуюся недостойной свободного мужчины. Когда же ему указывали на то, что для того-то и того-то есть женщины и рабы, он отвечал, что и сам он раб, а именно раб Божий, ничего позорного в этом статусе отнюдь не видит, а потому и скрывать его не намерен.

Когда Матфия схватили и первый министр собрался вести его к королю, он возразил, что вряд ли это имеет смысл делать, так как король его не знает. Согласившись, палачи просто вывели его за селение, где и замучили до смерти. Умирал он трое суток, а когда умер, миссионерам удалось похоронить его тело.

Мучеников всего было около сотни, прославлены же среди них те, о ком удалось собрать достоверные сведения. День памяти их — 3 июня, когда умерли Карл Лванга и те, кто был казнен вместе с ним.